Если прибегнуть к языку метафор и иносказаний-in speculum et aenigmate, то я бы сравнил премиальный эльзасский рислинг с крестьянского подворья в Домбахе или в Андло с одинокой и неспешной прогулкой по заброшенному замку, затерянному среди столетних платанов и плакучих ив. 

Это вино воспоминаний и предутренних грёз. 

Муарная амальгама зеркал, позолота картинных рам и аромат жимолости, долетающий в эти безлюдные анфилады из заросшего репейником маркграфского сада. 

На пыльном столе-старые книги с потертыми корешками штучных изданий, шепчущие в тишине давно забытые диалоги Эсхила и Рабле. Треснувший бокал зеленого стекла, хранящий в тайниках своей ненадёжной памяти утраченный вкус рубинового кларета и шабли. 

Окна замка широко распахнуты настежь и в холодные полутёмные пространства заброшенных залов снаружи долетает тёплый летний воздух, насквозь пропитанный, как губка, ароматом полевых цветов и диких трав. 

Не нужно напрягать утомленную от многочисленных нюансов память, чтобы вспомнить благородную осанку хозяина этого давно заброшенного дворца и тонкие, словно церковные свечи, пальцы госпожи, беззвучно касающиеся клавиш старого рояля, уютно дремлющего под фуги Генделя и адажио Генри Пёрселла. Камин давно остыл и чёрная зола, застыв словно причудливый горный ландшафт Оденвальда, вспыхивает призрачными искрами в мятном свете утомленной луны. 

Вкус рислинга, раскрытый, как цветочный бутон, не кисло-сладкий как лимонная цедра, а свеже-порочный с эротическими нюансами, как ненаписанное четверостишье Бодлера, впервые прочитанное в этих залах в тот тёплый летний вечер, когда ещё не проросли в мир, словно адский сорняк, обаятельные «Цветы зла». 

23.02.2015 — 09.03.2018