Вы снова здесь, изменчивые тени,
Меня тревожившие с давних пор…

Гёте, Фауст

Видимо, так устроен человек, что одного Бога ему мало: картинка мира получается не очень полноценная. Уже в глубокой древности человеческая фантазия породила некоего темного близнеца Бога, который помогал Первому бороться со скукой и стагнацией. У него столько же странных имён и обликов, как и у Бога светлых начал, и ни одно из них не является истинным, ведь знание подлинного имени даёт власть над именуемым. У солнечного Гора был антиподом тёмный Сет, у мудрого Одина — саркастический трикстер Локи. Тамплиеры создали мистический образ Бафомета, соединив в двуличии Януса доброе и злое начало мира, произведя на свет алхимический магистерий тайны, неразгаданной до сих пор. Так, век за веком, множилась мистика единства дуальности сущего, всякий раз проходя через интерпретации индивидуальной мысли, подобно тому, как вино просачивается сквозь фильтр, очищаясь и приобретая иную природу. 

В один из ноябрьских дней 1774 года в мир явился невзрачного вида господин в чёрном, с тростью, набалдашник которой был вылит из серебра в виде головы пуделя. Его появлению мы обязаны мрачным фантазиям тайного советника Иоганна Вольфганга Гёте, который помимо сочинительства романтических четверостиший о заблудших листиках с востока, чрезвычайно интересовался оккультизмом и мистикой. Герр Мефистофель был порождён люциферианской мыслью немецкого коллективного подсознательного. 

Помните, как Воланд в беседе с Берлиозом на Патриарших ни сколько не задумываясь, говорит, что он, пожалуй, немец? Официально зародившись в Германии в 1774 году стараниями тайного советника Гёте и древними преданиями немецкого народа, он одним весенним днём пребывает в Москву, чтобы узнать изменилось ли её народонаселение в связи с изменением социального строя. И тут возникает вопрос: почему немецкий дьявол появляется в православной Москве, пусть и оккупированной большевиками-атеистами? 

Чаще всего отвечают на это тем, что Булгаков хотел тем самым показать, что безбожная страна оказывается во власти сатаны, но прошу Вас обратить внимание на один момент: в романе всё время проводятся параллели между Иешуа и Воландом. И тот и другой являются искусителями человеков, вспомните, как Га-Ноцри искушает Пилата во время допроса (диалог о нити жизни), уверенно подводя последнего к принятию непопулярного решения о казни, которая станет кульминацией земного пути назарея и началом пути в вечность, который длится уже более двух тысяч лет. 

При этом важным является то, что Га-Ноцри всё время старается держаться тени («Пилат поднял мученические глаза на арестанта и увидел, что солнце уже довольно высоко стоит над гипподромом, что луч пробрался в колоннаду и подползает к стоптанным сандалиям Иешуа, что тот сторонится от солнца»), находясь на террасе дворца прокуратора, которая залита жарким светом полуденного ерушелаимского солнца. Это важно, так как Булгаков в романе неоднократно возвращается к теме тени (монолог о тени Воланда, обращённый к Левию Матвею). 

Подобными же провокациями занимается и Воланд во время своего короткого пребывания в Москве, а его не допускающая возражений фраза, брошенная Берлиозу: «Это Кто может доказать! Я сам при этом присутствовал». Присутствовал в качестве кого? Может, самого Га-Ноцри из города Гамалы? Фигуры Иешуа и Воланда смыкаются в одной общей точке, где добро и зло находятся по ту сторону обычного человеческого разумения, как о том говорил Фридрих Ницше. Может быть, именно поэтому Булгаков начинает свой роман этой фразой из «Фауста» Гёте, обращённой к Иешуа и Воланду одновременно? 

Я — часть той силы, 
что вечно хочет зла 
и вечно совершает благо… 

26.05.2018