В те ветхозаветные и почти забытые времена, когда я был маленьким гранитным камушком на винограднике в пьемонтском Бароло, мое знание о смерти умещалось на одной из моих сторон, той, которая была ближе к земле: оно было простым и бесхитростным. Когда восходило солнце над бескрайними холмами Langhe, длинными и извилистыми, словно тугая плоть языка под нёбом, я знал, что жизнь вновь властвует безраздельно и нет никакой существенной разницы между алой каплей душистого неббиоло, упавшей в столетнюю почву виноградника, и простой каплей человеческой крови, пролитой лихими всадниками или кондотьерами во время бесшабашной схватки за иллюзорную и преходящую власть над миром. Когда виноградные холмы, словно мифические острова, погружались в фиолетовое марево надвигающегося заката, несущего с собой неистовый трамонтану или холодный мистраль, и первые робкие любовники занимали свои зеленые ложе среди столетних лоз и ароматных вечерних трав, на землю спускалась ночная тьма и смерть, звучащая в моем гранитном чреве, как бесподобная увертюра к опере «Тристан и Изольда», сочиненная одним странным и весьма чудаковатым немцем. Жаль, что в анналах истории не сохранилось его имя. 

Моя мать происходила из знатного гранитного рода Albi и ее глубокая каменная нравственность, в принципе, была безупречной, если, конечно, не брать во внимание ту ничем непримечательную амурную интрижку, которая почти произвела конфуз при надменном дворе Барбера. Отец же мой не мог и дня усидеть на месте, скитаясь неизвестно где, пребывая то у Асти, то при дворе князей Монфорте, до тех пор, пока не обрел покой и стал наконец-то лозой на плоских виноградных холмах Наварры, недалеко от легендарной Вианы, хранящей бренную память самого Чезаре из рода Борджиа. Злые языки, правда, утверждали, что распутная и веселая жизнь моего папаши довела его чуть ли не до тосканского Монтальчино, тем самым бросив на наш древний гранитный род алое пятно несмываемого позора. Но я в это не верю, знали бы вы, какими только слухами не полнится наша земля, особенно, после двух-трех стаканов превосходного бароло. 

Одним словом, наш благородный род верой и правдой служил двору Неббиоло, если не считать краткого периода местной Фронды, когда само провидение и сила обстоятельств бросили нас всех в коварные руки князей Дольчетто. Услугами нашего древнего гранитного рода часто пользовались: при закладке нового дома в Бароло или окрестностях, меня или отца часто бросали на тень первого встреченного человека, в качестве символической жертвы, чтобы будущее здание было прочным и стояло вечно. 

Так век за веком я прилежно служил Её Величеству Лозе, улучшая качество почвы и согревая ее по ночам сохраненным внутри меня солнечным теплом. Сотни лет я наблюдал за метаморфозами жизни и смерти, совершаемые лозой сезон за сезоном: рождение весной крохотной почки, дающей первые побеги зелени и зарождающихся соцветий будущей грозди ароматного и алого, как кровь, неббиоло. Мое вековое терпение и удивительное смирение принесло свой урожай и в один из теплых дней нарождающейся новой весны я сам стал грациозной лозой, оставив гранитную юдоль своего прошлого навсегда. Безвозвратно. Я беззаветно хранил честь семье Неббиоло и, чтобы не вдаваться в пространные рассуждения об этом периоде моего бытия, я предоставляю тебе право, мой терпеливый читатель, лично и объективно составить мнение о моих заслугах, испив пурпурную амброзию из моих животворных вен в одном из многочисленных винных подвалов Бароло, Альби или Ла Морра. Это будет лучшим подтверждением правдивости моих слов. 

Все это повествование пронеслось у меня в голове за долю секунды, пока я разглядывал удивительно нежные полупрозрачные лики трех прелестных граций-харит, танцующих свой весенний танец слева от благоухающей цветами и травами богини Венеры, в апельсиновом саду, на знаменитом полотне «Primavera» Сандро Боттичелли, которое украшает собой Галерею Уффици во Флоренции. Как человек, привыкший к традиционному миропониманию и религиозной риторике, я уже не помнил тех до библейских времен, когда мое бесхитростное бытие составляло последовательность равных по важности миров: камней, растений, насекомых и животных. Я пристально вгляделся в полное загадки миловидное лицо Венеры, обрамленное ароматным апельсиновым цветом и душистым миртом и откуда-то из глубин моей древней, как мятная луна, памяти выплыли эти строки, как будто пропитанные жирными соками матери-земли, с бескрайних виноградных холмов далекого Бароло: 

… с сотворенья мира стократы, 
Умирая, менялся прах, 
Этот камень рычал когда-то, 
Этот плющ парил в облаках. 
Убивая и воскрешая, 
Набухать вселенской душой, 
В этом воля земли святая, 
Непонятная ей самой… 

14.08.2017