Пока ты наслаждалась сладким утренним сном, погруженная в фантастические яркие грезы, я смотрел в окно террасы, омываемой теплым июньским дождем. Хрустальный бокал, хранящий на дне своего чрева нектарные остатки ароматного шамбертена, поглощал в себя небесную влагу, возможно, слезы ангелов. Где-то в саду шелестела на ветру листва, возвращая мою беспокойную память в один из далеких летних дней года Господнего 1437-го. В то утро на узких улицах Турне или Брюгге было невероятно тихо и безлюдно, как в шестой день Творения, когда уставший от трудов праведных непроизносимый и молчаливый Бог отдыхал, предаваясь праздности и ленивой неге. С канала тянуло прохладой и тиной, в трактире «Герцог Бургундский» повар стучал сковородами и ножами, готовя к полудню каплунов, тушеных в красном вине с розмарином и можжевеловой ягодой. Из кухни долетали обворожительные запахи приготовляемой снеди, приводя немногочисленных прохожих в состояние эйфории, возбуждая невероятный аппетит. Возможно, я ошибался, не слишком надеясь на остроту своего зрения, но в одном из глухих переулков, в сотне метров от старого рыбного рынка, я увидел сутулую фигуру Бродского, прикуривающего на холодном ветру очередную сигарету. Видимо, перепутав направления, ночной экспресс с желтыми, как цвет спелого сотерна, окнами вагона-ресторана, привез поэта не на станционный двор вокзала Санта-Лючия в Венеции, а в ее зеркальное отражение-бельгийский Брюгге, нависающий тяжестью своих каменных мостов над холодной и темной водой многочисленных каналов, журчащих уходящим временем. Пожалуй, время уже шло к обеду и в трактире «Герцога» уже стучали большими кружками, наполненными пенным Leffe, и черные лакированные кастрюли, доверху груженные смоляными мидиями по-провански, швартовались на деревянных столах, подобно грациозным гондолам на набережной возле старого еврейского ghetto в Каннареджио. Праздная толпа веселилась, подбодряя себя пивом, сладкими лепешками и жареной рыбой. Я хотел по старой привычке присоединиться к их безумно веселой трапезе и затянуть старую фламандскую песню, ноты и содержание которой так изумительно изобразил Босх на заалтарном триптихе «Страшный суд», но пока я собирался с духом и подбирал подходящий моменту тембр голоса, душный июльский полдень облетел октябрьской листвой, быстрее, чем смелая чайка пролетает путь от Рыночной площади в Брюгге до побережья Северного моря, вспеняющего пустынное побережье холодными солеными волнами. Я продрог от мысли о тепле, которое ждет любого путника, благословенного Богом и застигнутого непогодой во время пути. Мой взгляд словно зоркий сокол выискивал среди каменных фасадов зданий освещенное пламенем камина окно, милосердно обещающее не только тепло очага, но и, возможно, ночлег после умиротворяющего бокала рубинового поммара. Блажен, кто верует: слева от моста возле больницы Святого Иоанна я увидел пылающий в ночи витраж работы Бальтазара Мунка и моё сердце словно дивный кенарь забилось от предвкушения чуда и его последствий. Я заглянул, как робкий вор, в цветастое окно и каково было мое удивление, когда моему взору предстала ты, облаченная в атласный зеленый пелисон, подбитый серебристым альпийским горностаем, шелестящий травами на бескрайних равнинах любимого мной графства Фландрия. Твой взгляд обращенный к книжным страницам был неподвижен, как камень дижонских аркбутанов, заземливший резную готическую вязь кафедральных соборов словно мощная корневая система вековых дубов Кентерберри. Ты покорно и смирено внимала символам, покрывающим девственные, словно ноябрьский снег, страницы древнего «Часослова» братьев Лимбург. Знаки приходили в движение, придавая особый смысл каждой фразе из этой Книги и отражаясь в глубине твоих медвяно-горчичных зрачков бессмертными ликами давно забытых добродетелей и пороков. Мир был вокруг тебя неподвижен, как заиндевевшие узоры снежной бахромы на оконном стекле. Ты внимала тишине, глядя в абсолютную белизну немого слога, как когда-то Вольфганг Моцарт, будучи ребенком, в стекающих по стеклу дождевых каплях читал музыкальные фразы, застыв на мгновение в эркере старого отцовского дома на окраине Зальцбурга. Я знаю, что ты хочешь отгородиться от прошлого, в котором невеселые мысли перетекали из пустого в порожнее, а настенные часы в гостиной неизменно напоминали о каждом пропущенном миге нашей быстротечной жизни.

Как в том ночном оливковом саду в далекой Гефсимании, накануне нового мира и влажных иллюзий, когда ты наконец-то поняла, что любишь меня беззаветно всем сердцем. Поняла быстрее, чем петух прокричал три раза и мое будущее навсегда стало твоим настоящим.

11.06.2017