Согласен, у меня были свои причуды: я творил вселенные в тот самый час, когда изысканные, цвета спелой сливы, вечерние тени удлинялись в сторону молчаливого заката, а в солнечных лучах медового света кружилась мельчайшая россыпь золотой пыли. Ты часто повторяла, что гениальность и безумие суть одно и тоже, и если бы не мои знаменитые усы, подобные серпу молодого месяца цвета вороного крыла, то я бы уже давно грел своим худосочным телом соломенный тюфяк в одном из доминиканских богаделен Севильи. Я не спорил. Твой голос был для меня привычен, как полуденная тень в углу моей мастерской, как крик встревоженных сорок над кафедральным собором или вой ночного ветра в ставнях королевского дворца. Мне была важна лишь тишина. Тишина и… Её Королевское Величество Инфанта. Ее детская непосредственность и властный взгляд голубых глаз, проникающий до самых глубин моего сердца. Прежде, чем я решил посвятить свою жизнь живописи и стал вслепую отличать сиену жженую от охры и умбры, я долгие годы промышлял учителем фехтования, ловко управляясь своей рапирой и даже во сне отличая агрессивный батман от стремительного ремиза, но, впрочем, хватит об этом, эта часть моей жизни прекрасно описана кабальеро Пересом-Реверте, человеком храброго сердца и тонкого ума. Allez! Шум улицы сливался с утренними грезами. Я сделал неторопливый глоток золотистого хереса и обмакнул свою кисть в алый краплак. Где-то в анфиладах пустынного дворца скулила собака и тихо, почти неслышно, звучала флейта, завлекая в свои мелодичные сети доверчивых птах с той стороны оконного стекла. Фрейлина учила малолетнюю Инфанту первым нотам в искусстве власти и придворных интриг. Я стал задумчиво, по крохотным фрагментам, создавать образ причудливых менин, наряжая их фантомные фигуры в оттенки королевских покоев: здесь оливковый темный мог соседствовать с терракотом, глубоким кобальтом и, даже, с атласной лазурью. Я знал все эти премудрые арабески дворцового этикета: в своих снах я повторял эти отработанные и слаженные движения неоднократно и у меня никогда не дрожала рука и ни одна капля драгоценной краски не упала на черный мраморный пол моей мастерской. Меня только смущало зеркало, старое большое зеркало с муаром, создающим причудливый контур Кастильского королевства, в котором время от времени возникали полупрозрачные лики Его Величества Филиппа IV и Его венценосной супруги, королевы Марианны. Не буду лукавить, меня зачастую пугали эти призрачные лики, возникающие время от времени в глубине старинного зеркала, пусть даже они были королевских кровей. Я проваливался словно в минутный обморок и из глубокого оцепенения меня вызволяли лишь доносившиеся с кухни незабываемые ароматы готовящихся яств: печеная баранина с розмарином и нежными сердцевинами артишока, наваристый фабаде, сарсуэла и ароматный чесночный соус софрито. Что говорить, королевский двор умел себя побаловать изысканными блюдами и винами, которых не знали даже куртуазные Бурбоны. Голоса из зеркала звали Маргариту. Я обмакнул кисть в золото и записал это имя на реверсе холста, натянутого на подрамник. Последний луч заходящего солнца со вкусом спелого хереса олоросо лег на белокурую прядь Инфанты, и Маргарита широко открыла глаза, удивившись причудливой игре света и оливковых теней, примостившихся в складках платья немецкой карлицы и в шерсти дремлющего у ног придворного пса. Возможно, что ты была права, когда говорила мне о том, что не стоит доверять старинным зеркалам, и загадок в их амальгамном чреве гораздо больше, чем ответов. Тем не менее, я посчитал бы себя весьма неблагодарным и легкомысленным негодяем, если бы не отплатил добром своему духовному единоверцу Ван Эйку, столь искусно и задумчиво запечатлевшего смиренную чету Арнольфини в их семейном особняке в Брюгге. Этот безмолвный диалог эпох, отразившийся в зеркальном муаре, волновал меня не столько своей парадоксальностью, сколько безграничным желанием зафиксировать себя и свой образ в анналах ускользающей в небытие вечности. Может быть, тебе это покажется детской наивностью или наивным желанием покрасоваться перед сонмом насекомых, жужжащих в моем саду, который залила своим светом одинокая в тихой радости луна. Пусть так, ведь это ничего не меняет, и я, глядя в высокие кроны кипарисов, где прячутся суетливые дрозды, с легкой улыбкой на устах, спустя вечность или всего лишь мгновение, с упоительным наслаждением повторяю это имя, с которым теперь меня уже ничего не связывает-Веласкес.

10.08.2017